Salus populi suprema lex est. Благо народа – высший закон (сборник) - Инна Александрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последние годы четко прослеживается взаимопроникновение политических структур и церкви: слишком много развелось «верующих» среди руководства. А на причину этого указал еще святой Августин более полутора тысяч лет назад: «Едва лишь принадлежность к церкви христианской сделалась полезной для положения человека в государстве, как многие недобросовестные бросились к святой купели…»
Рассказывая о деде, попутно не обошел своих взглядов на религию, но сказанное вовсе не означает, что я, как Владимир Ильич Ленин, считал и считаю, что с религией надо бороться, а уже тем более за нее расстреливать. У человека должна, должна быть свобода выбора…
* * *Весной сорок шестого мне исполнилось тринадцать. Я окончил пятый класс. Отметки были не блестящие, но тройка, помнится, была всего одна. Моя «частная» жизнь продолжалась: по-прежнему занимался билетным «бизнесом». Появились еще «книжные» дела: покупал дефицитные детские книжки и перепродавал их на центральном рынке. Там почему-то они шли хорошо. Мое бизнесменство очень тревожило Надежду: она была в отчаянии. И тут, как всегда, вмешался Его Величество случай. Двоюродный брат Толя, о котором уже говорил, был красивым мужчиной, а посему пользовался вниманием женщин. Одной из его подруг в Ташкенте, где работал на авиационном заводе, была Антонина Порфирьевна Завьялова – врач, вдова, чуть старше его возрастом. Была она одинока, имела сына-подростка и возглавляла поликлинику. Женщина – умная и деятельная. Связи ее в городе были обширны. Она несколько раз приезжала в Москву в командировки и останавливалась у нас. Мама Надя поделилась с нею своей тревогой. Антонина Порфирьевна тут же сказала: «Ташкент, суворовское училище». Мы начали выправлять мои документы: ведь я, как и Надежда, носил фамилию Тамбери. С такой фамилией соваться в суворовское было невозможно. Надежда взяла мою метрику и выправила фамилию на фактическую.
В середине июля сорок шестого – мама Надя взяла очередной отпуск – отправились в Ташкент. Шесть дней дороги прошли нелегко: было очень жарко. Хотя из еды был только хлеб, но и его не ели: мучила жажда. Окна в вагоне открыты, тепловозов и электрической тяги тогда еще не было, а потому к концу шестых суток превратились в чернокожих: были очень грязны и голодны.
Антонина Порфирьевна встретила нас с «выездом»: в плетеную кошеву на четыре места была впряжена красивая лошадь. На козлах сидел кучер. У нее дома – небольшой чистой комнате – ждал плов. Как следует вымывшись под дворовым душем, набросились на еду и через несколько часов пришлось расплачиваться: жестокий понос мучил несколько дней.
Но город сразу очаровал – прежде всего яркостью красок: такого синего неба не видел никогда и нигде. О таком базаре читал только в сказках «Тысяча и одна ночь». Одежда людей, особенно узбеков, тоже была яркой, хоть и небогатой. После московских серых красок это было пиршество.
Состояние на третий день пришло в норму. Уже не боялись есть все, что предлагали. Недостатка во фруктах и овощах не было. Хлеба тоже достаточно. Антонина Порфирьевна порекомендовала Надежде поработать сестрой в детском санатории: нам дали маленькую комнатку и «поставили на довольствие». Часто вечерами казалось, что попали в рай. Конечно, конечно, за забором санатория шла всякая жизнь, порой очень жестокая, но нам тогда выпали недели благодати.
В середине августа два дня сдавал вступительные экзамены. Прошел собеседование. Был зачислен в шестой класс Ташкентского суворовского училища войск МВД. Мало сказать – был рад. Был счастлив, полон предстоящей новой жизнью, а потому отъезд Надежды пережил спокойно: без слез. Встреча должна была состояться лишь через год.
Училище занимало большую территорию: здесь когда-то стояла кавалерийская часть. Было чисто и спокойно. Несмотря на значительное количество подростков, собранных в одном месте, никто не бегал, не орал, не выкобенивался. Во-первых, этого не позволили бы, во-вторых, дети, подростки, тогда были другими: орать просто так считалось идиотством. Сумасшедшим никто не хотел быть.
Нам выдали по два комплекта формы: хэбэшные брюки и гимнастерку для каждого дня, черные мундирчики и брюки с голубыми погонами и широкими лампасами, как у генералов, – для выхода в город. Все было чистое, новое, хорошо пригнанное. За внешним видом и поведением следили офицеры-воспитатели и сержанты. Начальником училища был старый – так нам тогда казалось – полковник, когда-то сам окончивший кадетский корпус. Все сержанты и офицеры-воспитатели – бывшие фронтовики. Когда они надевали кителя с наградами, мы ими страшно гордились. По крайней мере, я испытывал чувство восхищения.
Из кого набирали суворовцев? В основном, это были дети сотрудников МВД. Но многие, как и я, были без отцов. Некоторые ребята во время войны не учились и по возрасту не соответствовали классу, в который попали. Были среди нас и участники боевых действий, имевшие награды. Шел сорок шестой год – первый послевоенный. Ребята были тихи и сосредоточены. Почти у каждого в прошлом была тяжелая жизнь.
Сейчас, когда пишу эти строки, думаю, что же дало мне училище? Прежде всего – знания. У нас были хорошие учителя. Почти все. Помню учителя математики в шестом и седьмом классах. Фамилия его была Попович. Обрусевший серб – он хорошо говорил по-русски. Высокий, худой, лысый старик учил нас таким премудростям, которым сам научился в гимназии: мы прекрасно считали в уме. Его приемы устного счета помню до сих пор.
В шестом-седьмом классах была и замечательная учительница истории – к сожалению, забыл ее фамилию. Она, видимо, любила детей и жалела нас: ведь мы росли без родителей. Чтобы развлечь, увлечь чем-то – телевизоров, видео и прочего не было и в помине – она уводила нас недалеко – в парк Кафанова – «Кафанчик» и подолгу, сидя на лужайке, читала Вальтера Скотта и Дюма. Мы слушали, затаив дыхание. Уже учась в Казанском военном училище в Елабуге, когда пришло время вступать кандидатом в партию, написал и попросил у нее рекомендацию. Она тут же прислала.
Любили очень учителя литературы Старцева. Ему – с нашей точки зрения – было много лет: наверно, шестьдесят. Но он так захватывающе рассказывал, что учебник читать не хотелось. Потому, как студенты, записывали за ним, и эти записи я долго хранил. Старцев часто болел и не мог быстро проверять сочинения, которые мы ждали с нетерпением. Замечания, которые делал в наших работах, были справедливы и тактичны. Вскоре после нашего выпуска он умер.
Уже будучи «большими мужиками», любовались своей географичкой – Галиной Михайловной Радионовой, которая была старше нас лет на десять. Радовались, когда ей присвоили звание заслуженного учителя республики.
Учителя тоже носили форму, но звания у них были небольшие: выслуги-то не было. Поэтому было немного смешно смотреть на пожилого человека в лейтенантских погонах.
Кроме ежедневных шести часов занятий в классе, три часа – обязательная самоподготовка. Это время соблюдалось железно: если заканчивал раньше, не смел уходить из класса и бежать во двор. Можно было сидеть и читать. Количество и качество занятий давало результаты: отстававшие достаточно быстро выправлялись. С гуманитарными предметами у меня было всегда хорошо, а вот над математикой приходилось попотеть.
Училищу обязан дисциплинированностью, четкостью, аккуратностью. Хотя все это требовалось неукоснительно, никогда не слышал жалоб, что старшие не так с кем-то обошлись. Требования были справедливы, и ни о какой дедовщине и речи не шло. Даже слова такого тогда не было. В учебу, в несение службы, в спорт, в хозяйственную работу, в другие дела – а дела были самыми разнообразными – привносилась какая-то соревновательность: хотелось все сделать как можно лучше. Причем, соревновательность была не жестокой, не подлой.
Суворовскому обязан здоровьем. И если сейчас, на склоне лет, мучают болячки, они – результат последующей жизни и работы. В молодости был здоров. Режим дня, спорт, хорошее питание – все шло на пользу. Начисто забыл бесконечное чувство голода. На белых скатертях с салфетками, которые закладывали за ворот гимнастерки или мундира, мы совершали трапезу. Нам подавали даже яблоки. Но… как всегда, чего-то не хватало. А потому тайно – через лаз в заборе – отряжали кого-нибудь на ближайший базарчик за виноградом. Бежавший, конечно, снимал погоны и не надевал головного убора. Что такое узбекский виноград, особенно «дамские пальчики», – надо пробовать!.. И сейчас не могу есть другого. Деньги некоторым ребятам присылали: у кого были отцы и работали.
По-настоящему занимались спортом. Я был середнячком, но все равно имел спортивные разряды по бегу и стрельбе. Были среди нас просто первоклассные спортсмены.